Собственно, про наследие Пушкина я уже высказывал своё суждение здесь. Не вдаваясь в подробности, повторюсь, что, не умаляя достоинства Александра Сергеевича, считаю его крупным литературным проектом и во многом мистификацией, включая «бешенную популярность» при жизни и, разумеется, получение смертельной раны на «дуэли», за чем последовали крайне странные похороны, выплата царём баснословных долгов убиенного, а потом возрождения темы Дантеса другим Александром – французским, который как бы Дюма и которому всю жизнь ассистировали «литературные негры». И конечно, включая «могилу» в Михайловском, куда ни разу не приехали ни друзья, ни даже жена…
Я о другом.
Те из нас, кто родился после эпохи Сталина, полагают, будто лозунг «Пушкин – наше всё» провозглашался всегда. Как, скажем, Рим, который ведь «был всегда», хотя даже лёгкое приоткрытие вуали над историей показывает, что до начала строительства руин Колизея в XVII веке на месте Рима была от силы деревня и паслись козы, а те же папы именно поэтому жили даже не в Италии (которой тогда просто не было), а в галльском (поскольку и Франции тогда в современном понимании не было) Авиньоне. А до этого в Перудже. А до этого в Орвието. А до этого в Витебро. Что вы и без меня наверняка знаете, поэтому вернёмся к нашему потомку финикийского Ганнибала.
Я Сталина, как и вы, не застал, поэтому могу лишь судить по своему деду, который в те годы не только редактировал журнал «Пионер» и правил такие известные ныне вещи, как «Старик Хоттабыч», но и считал себя отчасти пушкинистом, открывая его творчество главным образом для детей. Даже ОЗОН с ним знаком. Показателен год издания – 1940. К сожалению, я деда тоже не застал и потому не могу задать ему множество накопившихся у меня на тему тогдашней литературы вопросов. О том же Булгакове или Набокове, например. Мне приходится надевать телогрейку, ложиться на диван и доморощенно размышлять…
А размышления мои сводятся к тому, что, как я не устаю повторять, все без исключения известные нам люди (писатели, поэты, художники, актёры и т.п.) известны не потому, что они безумно талантливы, а потому что про них сказали, что они безумно талантливы. В лучшем случае они сами творили то, за что их сегодня знают и хвалят, в худшем – за них писали (если мы говорим о литераторах) всё те же «литературные негры». Я даже не буду упоминать, такие очевидные проекты, как тот же Дюма, Кинг, Роулинг, Шейк-спир, Прутков, Лондон и длинный-предлинный ряд других донцовых, незнанских, пелевиных, акуниных и пр. Гораздо интереснее мне какой-нибудь Грибоедов, не написавший ни до, ни после блестящего «Горя от ума» практически ничего, не говоря уж о подобном. Или, наоборот, почти забытый сегодня автор «Конька-Горбунка» Пётр Ершов, который мог совершенно легко и свободно вздохнуть и написать:
В вечерней тишине, один с моей мечтою
Сижу измученный безвестною тоскою.
Вся жизнь прошедшая, как летопись годов,
Раскрыта предо мной: и дружба, и любовь,
И сердцу сладкие о днях воспоминанья
Мешаются во мне с отравою страданья.
Желал бы многое из прошлого забыть
И жизнью новою, другою пережить.
Но тщетны поздние о прошлом сожаленья:
Мне их не возвратить, летучие мгновенья!
Они сокрылися и унесли с собой
Все, все, чем горек был и сладок мир земной…
Я точно как пловец, волной страстей влекомый,
Из милой родины на берег незнакомый
Невольно занесен: напрасно я молю
Возврата сладкого на родину мою,
Напрасно к небесам о помощи взываю
И плачу, и молюсь, и руки простираю…
Повсюду горестный мне слышится ответ:
«Живи, страдай, терпи — тебе возврата нет!»
Отвлекусь. Это напоминает мне ситуацию с пилотами «Формулы-1». Они умеют водить машины? Конечно. Хорошо или плохо? По-разному. Одни постоянно борются за первые места, другие не сходят с последних. При этом их всегда 20 человек, представляющих всегда 10 команд. Кроме того, что они по умолчанию должны уметь водить машины и делать это быстро и отчаянно, они не могут оказаться в списке 20, если не приведут с собой в команду жирных спонсоров. Это всем известные правила игры. То есть можно, разумеется, сегодня восхищаться Ферстаппеным или Хэмилтоном, однако надо при этом понимать, что они «чемпионы мира» не в мире, а среди 20 человек. Просто другим водилам, которые могут быть гораздо талантливее и быстрее них, никогда в жизни не сесть за руль болида и не промчаться по трассе, потому что их туда никто не пустит. Это как те же баскетболисты НБА на полном серьёзе называют себя в конце очередного сезона «чемпионами мира», когда выигрывают чемпионат среди 30 команд, только одна из которых живёт за территорией США, в соседней Канаде.
Пушкина, конечно, кое-кто помнил и даже читал и до Сталина. Вот, если интересно, можете посмотреть полный перечень изданий его собрания сочинений. Одно было сделано по горячим следам, сразу после «смерти». Потом прошли годы, и в 1855 появилось издание под редакцией Павла Анненкова, который с тех пор считается основателем пушкинистики. А началось, как вы знаете, с того, что его младшему брату, Ивану, крупному гэбэшнику при особе государя, вдова Пушкина, Наталья Гончарова, и её новый муж, Пётр Ланской, как пишет Википедия, «передали рукописи Александра Сергеевича Пушкина и попросили оказать содействие в издании его произведений». О как! Неужто никто больше великого Пушкина издавать не хотел? Или просто так получилось?
При этом, как водится, про самого Павла Анненкова известно всё, кроме самого главного – когда он родился. О родителях известно «немного». При этом по легенде товарищ собственноручно записывал первый том «Мёртвых душ» под диктовку Николая Гоголя, был приглашён на защиту диссертации Чернышевского, а во время парижской революции находился… в Париже, разумеется. Короче, персонаж сам по себе интересный, но мне его копать пока недосуг.
Если продолжать рассматривать список изданий, следующим в глаза бросается странное «Новые стихотворения Пушкина и Шавченки. Лейпциг, 1859». Подробности я обнаружил тут. Судя по всему, «новыми» они называются как синонимом «запрещённые в России».
Далее идут два издания под редакцией русского грека Григория Геннади. О работе последнего Соболевский так и написал:
О жертва бедная двух адовых исчадий,
Тебя убил Дантес и издает Геннадии.
Википедия объясняет эту эпиграмму так:
Репутацию Геннади в некоторой мере испортило занятие редактированием сочинений Пушкина. Стараясь сохранить каждое написанное поэтом слово, он вставлял прямо в текст варианты и зачеркнутые самим Пушкиным строки.
Потом за наследие Пушкина взялся Пётр Ефремов, который, конечно, был «библиограф, литературовед и издатель», но вообще-то он служил директором Санкт-петербургской сберегательной кассы и директором Государственного банка. А если вы меня спросите, как же так, то та же Википедия вам ответит, что он был действительным статским советником, то есть занимал чин уровня генерал-майора и контр-адмирала и именовался не иначе как «ваше превосходительство».
В том же 1887 году ещё одно полное собрание сочинений Пушкина зачем-то издал Пётр Морозов из Нижнего Новгорода, правда, до революции оно считалось лучшим.
Между каждым из перечисленных изданий 10-20 лет. Любители издают хорошего поэта. Никакой пропаганды или навязывания. Параллельно, возможно и того чаще, издавались и другие авторы, которых сегодня никто не помнит и не читает.
А вот с 1930 года и до войны шеститомный Пушкин издаётся, если верить вышеуказанному перечню, чуть ли не каждый год. В 1959 Пушкина набралось уже аж на 16 томов. Их сумело переплюнуть только издательство «Наука» в 1999, когда заявило 20 томов.
Выводы делайте сами, я никому ничего не навязываю, а только тихонько ковыряю общедоступное и задаюсь вопросами.
Наконец, в заключении для чистоты, так сказать эксперимента, вот вам художественная пища для сравнения, а именно несколько стихотворений разных поэтов пушкинской эпохи. Вы их почитайте и рассудите, так ли автор одного достоин величия, как другие достойны вторых ролей или полного забвенья. Я на вскидку отобрал те, что были так или иначе вдохновлены темой осени. В конце назову авторов, если вдруг вы сами не угадаете.
Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса,
В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
И мглой волнистою покрыты небеса,
И редкий солнца луч, и первые морозы,
И отдаленные седой зимы угрозы.
И вот сентябрь! Замедля свой восход,
Сияньем хладным солнце блещет,
И луч его в зерцале зыбком вод
Неверным золотом трепещет.
Седая мгла виётся вкруг холмов;
Росой затоплены равнины;
Желтеет сень кудрявая дубов,
И красен круглый лист осины;
Умолкли птиц живые голоса,
Безмолвен лес, беззвучны небеса!
Твой друг не дорожит неопытной красой,
Незрелой в таинствах любовного искусства.
Без жизни взор ее стыдливый и немой,
И робкий поцелуй без чувства.
Но ты, владычица любви,
Ты страсть вдохнешь и в мертвый камень;
И в осень дней твоих не погасает пламень,
Текущий с жизнию в крови.
С дерев валится желтый лист,
Не слышно птиц в лесу угрюмом,
В полях осенних ветров свист,
И плещут волны в берег с шумом.
Над Хутынским монастырем
Приметно солнце догорало,
И на главах златым лучом,
Из туч прокравшись, трепетало.
Все, все валятся сверстники мои,
Как с дерева валится лист осенний,
Уносятся, как по реке струи,
Текут в бездонный водоем творений,
Отколе не бегут уже ручьи
Обратно в мир житейских треволнений!..
За полог все скользят мои друзья:
Пред ним один останусь скоро я.
Опять угрюмая, осенняя погода,
Опять расплакалась гаштейнская природа,
И плачет, бедная, она и ночь и день;
На горы налегла ненастной тучи тень,
И нет исходу ей! Душа во мне уныла:
Перед моим окном, бывало, проходила
Одна прекрасная; отколь и как сюда
Она явилася, не ведаю,— звезда
С лазурно-светлыми, веселыми глазами,
С улыбкой сладостной, с лилейными плечами.
Но и ее уж нет! О! я бы рад отсель
Лететь, бежать, идти за тридевять земель,
И хлад, и зной, и дождь, и бурю побеждая,
Туда, скорей туда, где, прелесть молодая,
Она господствует и всякий день видна:
Я думаю, что там всегдашняя весна!
И в осени своя есть прелесть. Блещет день.
Прозрачны небеса и воздух. Рощи сень
Роскошно залита и пурпуром и златом;
Как день перед своим торжественным закатом,
Пожаром чудным грань небес воспламени,
На свой вечерний одр бросает ткань огня, —
Так в осень теплую, в сей поздний вечер года,
Пред тем, чтоб опочить, усталая природа,
Лобзанием любви прощаяся с землей,
Остаток благ дарит ей щедрою рукой.
Когда земля отдаст плоды
Трудов зимы, весны и лета,
И, желтой мантией одета,
Везде печальные следы
Являет роскоши минувшей,
Подобно радости мелькнувшей
Быстрее молнии небес,
Когда вершиной черный лес,
Шумя, качает над туманом
И, запоздалый, с океаном
Усталый борется пловец,
Тебе, Нептун, дает обеты,
Чтоб не испить с струею Леты
Отрады горестных сердец.
Опять вас нет, дни лета золотого, —
И темный бор, волнуясь, зашумел;
Уныл, как грусть, вид неба голубого —
И свежий луг, как я, осиротел!
Дождусь ли, друг, чтоб в тихом мае снова
И старый лес и бор помолодел?
Но грудь теснят предчувствия унылы:
Не вестники ль безвременной могилы?
Дождусь ли я дубравы обновленья,
И шепота проснувшихся ручьев,
И по зарям певцов свободных пенья,
И, спутницы весенних вечеров,
Мечты, и мук ее — и наслажденья?..
Я доживу ль до тающих снегов?
Иль суждено мне с родиной проститься
И сладкою весной не насладиться!..
Дубравы пышные, где ваше одеянье?
Где ваши прелести, о холмы и поля,
Журчание ключей, цветов благоуханье?
Где красота твоя, роскошная земля?
Куда сокрылися певцов пернатых хоры,
Живившие леса гармонией своей?
Зачем оставили приют их мирных дней?
И всё уныло вкруг — леса, долины, горы!
Пал туман на море синее,
Листопада первенец,
И горит в алмазах инея
Гор безлиственный венец.
Тяжко ходят волны хладные,
Буйно ветр шумит крылом.
Только вьются чайки жадные
На помории пустом.
Только блещет за туманами,
Как созвездие морей,
Над сыпучими полянами
Стая поздних лебедей.
Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора —
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера…
Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто всё — простор везде,-
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.
Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко ещё до первых зимних бурь —
И льётся чистая и тёплая лазурь
На отдыхающее поле…
Когда с дубравы лист слетает пожелтелый,
То вихрь его несет за дальних гор поток —
И я душой увял, как лист осиротелый…
Умчи же и меня, осенний ветерок!..
Пленительно природы увяданье
Под плач листвы жемчужно-изумрудной…
В осеннем сне хранит она посланье
И манит нас к раздумиям подспудно.
Вот их авторы в порядке цитирования:
Пушкин
Баратынский
Батюшков
Рылеев
Кюхельбекер
Языков
Вяземский
Дельвиг
Катенин
Гнедич
Бестужев
Тютчев
Лермонтов
Последний стих, каюсь, попал сюда случайно. Я сочинил его давным-давно, будучи девятнадцатилетним солдатиком советской армии году в 1986. Правда, им мои юношеские стихотворные экзерсисы не начинались, а практически заканчивались, а вернулся я к поэзии уже лет тридцать пять спустя, когда впервые в русской традиции переводил стихами очередной литературный проект, «Гамлет», поскольку предыдущий точный перевод меня не устроил художественно, и мне стало по-человечески обидно за Фрэнсиса Бейкона, Эдварда Де Вира и всех остальных участников группы «Шейк-спир», не взявшей в свои ряды действительно сильных поэтов тогдашней эпохи вроде Эдмунда Спенсера. Но это уже совершенно другая история…
Здоровья и благополучия!
P.S. Если вы находите то, что здесь читаете, полезным и понимаете, что не найдёте больше подобной информации нигде, можете воспользоваться этой кнопкой:
Write a comment